О`Санчес - Хвак

   - Какую еще клятву, Матушка? О чем ты говоришь? Но я и так уже бог. Я сильнее бога! Я выше всех богов!!! Я ХОЧУ... ХОЧУ ВСТАТЬ ВСЕГО ПРЕВЫШЕ! Оставь меня в покое, Матушка! Я сам знаю, чего я хочу!

   Хвак встал на колени перед цветком и попытался протянуть к нему руку... Препятствие... мешает...

   - Что же ты, Матушка! Не мешай мне! Не держи меня!!! ПРОЧЬ!!!

   И рухнули последние преграды между Хваком и цветком, и уже ничто постороннее не смеет ЕМУ препятствовать. Сейчас он обретет силу столь безбрежную, что... Силу, которая под стать самой ВЕЧНОСТИ. ОН обретет ЕЕ и сольется с НЕЮ!

   Хвак разлепил пошире глаза, чтобы кровь их не застила, устремил вперед жаждущий взор и зарычал от счастья!.. И... замер на мгновение, ибо что-то там внутри... сердце... сердце словно кольнуло дважды... Слабенькая боль, мелкая, царапающая, всего лишь земная боль в человеческом сердце.... Но мешает. Хвак велением мысли зачерпнул холода из вековечной пустоты и плеснул его в сердце свое. И сердце утихло. Вот так: радость должна быть ничем не раздражаемой радостью.

   Все, что теперь думал Хвак, делал и желал - получалось стремительно, мгновенно, безо всяких глупых заклинаний, однако, единственного мига, на который он замешкался, дабы погасить сердечную боль, мешающую беспредельному ликованию, хватило, чтобы цветок лишился еще одного листка, теперь уже красного, и на венчике остался только белый. Но вот уже и он, последний, задрожал, затрепетал, будто бы застонал!.. "Поспеши, Хвак!"

   Хвак протянул левую руку - правая обгорела, точно головешка, не желала слушаться, - ухватил ею оставшийся лепесток - и сгинул.

   * * *

   И очнулся. Тьма, тьма, тьма. Нет ничего - ни света, ни звуков, ни запахов, ни дыхания, ни сердечного стука... Ничегошеньки.

   - Где я? - подумал Хвак, ибо даже голоса у него не было, чтобы сказать это вслух. Но вдруг, на диво, прозвучал ответ в его разуме, и хотя не было в этих словах ни единого звука, но был тот глас бестелесный Хваку знаком, очень хорошо знаком.

   - Сие совершенно не важно, сын мой названый.

   - Матушка? Я... где... что со мною? Я хочу тебя видеть.

   - Ты не заслужил сего.

   - Что со мною?

   - Я ведь ответила уже, что сие не важно. Предположим, тело твое развеяно в мельчайший прах, а сущность твоя спрятана в мельчайшей из крупиц, составляющих один из бесчисленных камней, принадлежащих одной из бесчисленных гор несчастного этого мира.

   - Я мертв, матушка?

   - Сложно ответить просто. Можешь считать, что да. Однако, считая сие, то бишь, осознавая, ты можешь придти к противоположному выводу, что жив. В то время как истина лежит совсем в иной плоскости, а не между этими двумя пределами человеческого бытия.

   - Я... не понимаю, Матушка!

   - У Джоги спроси, у шута своего, быть может, он тебе объяснит.

   - Он... он молчит - и он не шут мне. Джога?

   Хвак вопросил, ожидая привычного ответа, но демоническая сущность этого злого и жизнерадостного спутника не откликнулась, разве только почуялось нечто, похожее на вздох, полный покорности и безысходного отчаяния .

   - Выпиты силы шута богов, выпиты до дна. Однако, кто же он тебе, если не шут?

   - Я... не знаю, Матушка, робею думать, ибо чувствую недовольство твое.

   - Вот и Джога робеет - тобою испуган, а меня боится. В этой нашей беседе, в последней беседе, я разрешила разуму твоему, сущности твоей, воспользоваться мудростью, что невольно впитывала твоя память за время твоей короткой жизни из окружающего. Сие не из милости к тебе, но чтобы ты поглубже понял - что ты натворил и чтобы последняя речь твоя в последнем нашем разговоре была более внятною.

   - Я... виноват, Матушка! Прости!

   - И в чем же ты виноват?

   - В том, что рассердил Тебя!

   - О, прехитрое и глупое, суетное, льстивое племя людское... Быть может, и не зря случилось предначертанное... Ты вобрал в себя все отвратительное людское, что было у людей и стал первым среди них. И погубил все сущее в человецах, вместе с ними же...

   - Что... К-как... Матушка? Я... не понимаю.

   - Ты не должен был касаться той чуждой мне, враждебной для меня сущности, что предстала пред тобою цветком.

   - Я... не знал этого, Матушка! Я хочу исправить, если сие возможно!

   - Исправлять нечего. Ты отворил пространство для хаоса, пусть даже небольшую щель, в четверть возможного, но сего оказалось достаточно, чтобы океаны вышли из берегов, сметая все живое на своем пути, чтобы земные небеса пропитались пылью на тысячи лет, чтобы великая боль поселилась в сердце моем, сотрясая тело мое...

   - Матушка, я не хотел!..

   - Но захотел и сумел. А я не успела предотвратить. Даже богам не ведомы все нити, прядомые Судьбою, ибо самой вечности не хватит, чтобы перебрать всю пряжу бесконечности... Я полагала, что лишь Зиэлю под силу отворить зловещую дверцу сию, упустив из виду иной огнь, также оказавшийся способный сделать это. Тебе, силам твоим, впору пришлось отвергнутое даже Зиэлем.

   - Зиэль? Что это - Зиэль?

   - Что, или кто... Неважно сие. Посланец Солнца, так он любил называть себя. Мне же он виделся просто воплощением Зла. Добро и зло неведомы ни хаосу, ни каплям воды, ни камням... Но стоит лишь прорасти среди хаоса и пустынь разуму и жизни - появляется зло и та оборотная его ипостась, из которой зло сие исходит, произрастая. И начинается борьба одного с другим... сливаясь, разделяясь... Извечная суета неразделимого живого. Зиэль - это тот, кто сумел вобрать в себя очень много зла и могущества, очистив сущность свою от всего остального.

   - Я не понимаю, Матушка.

   - Тебе и не надо понимать, ни ранее, ни отныне. Главная ошибка - моя. Избывать мне ее долго, очень, очень долго. Но и ты, наделенный свободою человеческой воли, - постарался, помог уязвить Матушку свою.

   - Прости, пожалуйста! Прости меня, Матушка!

   - Я накажу тебя, но даже и мне самой недоступно придумать наказание, соразмерное твоему проступку. Тем не менее, горечи его хватило бы на всех живущих под луной, если бы они остались в живых, ибо долго предстоит сущности твоей избывать вины твои... и мои...

   - Матушка... Ты говоришь: "если бы они остались в живых"? Они что... все мертвы?

   - Да, все сущее в разуме, на всем белом свете - погибло в хаосе, вызванном твоею гордынею и жадностью к невозможному. Тебе жаль кого-то?

   - Не знаю, Матушка. Но мне... мне... грустно.

   - Это твои слова были бы забавою для меня, умей я забавляться. Ибо они свидетельствуют, что хлад самого хаоса не до конца оледенил человеческую сущность твою. Скажи свое имя!

   - Я... меня... не помню, Матушка! Я... Меня зовут Хвак!